Максим Иванов
Журнал "Музыкальная жизнь"
Статья публикуется только с ознакомительной целью.
Статья написана в результате встречи с Федором Шаляпиным, сыном Федора Ивановича Шаляпина и раскрывает некоторые дополнительные сведения о творчестве и жизни великого русского певца.
***
Дети Ф. И. Шаляпина — Татьяна Федоровна и Федор Федорович. Фотография сделана в березовой роще одного из парков Москвы в мае 1979 года. Фото А. Задикяна
М. Горький и Ф. Шаляпин.
Певец подарил этот снимок со своим автографом известному московскому писателю Н. Телешову
Федор Иванович Шаляпин в редкие минуты отдыха
***
Время беспощадно. Впрочем, оно и лучшая проверка всего созданного человеком. Если итоги его жизни, превозносимой современниками, забудутся, время винить не надо: причина — сам человек. С того дня, как ушел из жизни Федор Иванович Шаляпин, прошло более сорока лет. Срок достаточный для любых проверок на прочность. Талантом Шаляпина восхищались тысячи людей, его современников. Память о его таланте жива и поныне. Тем интереснее дошедшие до нас рассказы о Шаляпине.
Мне довелось побывать в тесноватой квартире на Кутузовском проспекте. Разговор с хозяйкой квартиры — Ириной Федоровной Шаляпиной, дочерью певца,— шел об отце, его привязанностях, привычках, о тех людях, которые его окружали. Ирина Шаляпина, в прошлом актриса театра и кино, была великолепная рассказчица. Она и поведала о портрете Шаляпина—знаменитой картине, которую Коровин и Серов писали вместе. Портрет этот превосходен. Замечательно было бы иметь его в планируемом музее Шаляпина в Москве, но он за границей, у сына Шаляпина, Федора Федоровича. Вернется ли когда-нибудь картина к себе на Родину — неизвестно...
И вдруг недавно узнаю о приезде Федора Федоровича Шаляпина в Москву из Рима. Добиться встречи было нелегко. Окруженный всегда знакомыми и друзьями, корреспондентами, почитателями таланта отца и собирателями шаляпинских раритетов, он очень уставал. Но и я не отступал. И однажды Федор Федорович сказал по телефону: — Вы далеко? Нет? Ну так приезжайте.
Перед этой встречей мы виделись с Федором Федоровичем, правда, еще раз — полгода назад. Разговор тогда был на бегу, накоротке, но все же на некоторые вопросы удалось получить ответ. Прежде всего я Шаляпина спросил о том портрете, про который рассказывала Ирина Федоровна.
Вот вкратце история его создания, ятот портрет в 1904 году начал писать сам Шаляпин. Рисовал он очень неплохо. Рисунки его да и самый его дар художника требуют особого рассмотрения, может быть, исследования. Во всяком случае, те из них (в основном автопортреты), выполненные черной тушью, какие показывала Ирина Шаляпина, поражали отточенностью штриха, но точного сходства с оригиналом все же, пожалуй, не имели. Константин Алексеевич Коровин начал писать портрет певца, Шаляпин же, отвлекая художника своими советами, а может быть, и мешая ему, только портил дело.
Пришел барон Клодт. Отстранив от полотна обоих, он начал писать Шаляпина сам. — Бросим это, братцы,— сказал Федор Иванович. И неудавшийся портрет тогда бы и замазали, не случись рядом великолепного рисовальщика — Серова. Всего несколько мазков бросил он на полотно. И случилось чудо: портрет сразу ожил, что называется, «заиграл», став, вне сомнения, выдающимся произведением искусства.
Встретившись тогда с сыном Шаляпина, я решился спросить у него: — Никогда вы не думали, Федор Федорович, о том, чтобы привезти это произведение на Родину? Позволю себе выразить мысль, что по своей нравственной принадлежности портрет великого певца является культурным достоянием страны...
— Давно хочу это сделать, — ответил Федор Федорович Шаляпин. — Портрет действительно принадлежит Родине, и я хочу, чтобы он находился в фойе Большого театра. У мамы тоже было такое желание... Мы уже и раму сделали в цветах Большого: золотистом и красном. Тяжелая только картина, везти трудно... И вот прошло полгода... В номере гостиницы «Украина» накурено. На столе здорово потрепанная книга: Сытин «Из истории московских улиц»; путешествует, видимо, вместе с хозяином. — Знаете ли,—говорит Федор Федорович.— Я люблю детали. Люблю во всем. Деталь многое может и о человеке рассказать. — В таком случае и расскажите о вашем отце с деталями,— прошу я. Рассказывает Федор Федорович очень интересно. — Отец был исключительный
певец и актер. Но не только. Еще он был философ театра. Станиславский, известно, приучал актеров мыслить много глубже, чем они делали это до него. Так вот, отец стал своего рода Станиславским в опере. Он создавал не просто роли, но образы. И это в опере было очень трудно: опера — театр иной.
Сохранилось много фотографий отца. Среди них — он в роли Мефистофеля. Если положить их в ряд — видно, как отец развивал роль. В конце концов он действительно «становился» Сатаной. Он говорил, что Мефистофеля надо играть так, чтобы зритель видел копытца на его ногах! И вот еще что важно,— продолжал Федор Федорович.— Раньше в опере тенор был избалованное и любимое дитя. Он считался «выше игры». Выходил тенор и все действие стоял у будки суфлера. Даже великий Мазини, единственный певец, перед которым Шаляпин, как он сам говорил, мог стать на колени, и тот поступал на сцене так же...
Ну, зато отец «делал театр», а не только свой личный успех. Этому он выучился у Мамонта Дальского. До отца никто из оперных певцов даже не гримировался. А Федор Иванович ввел в жизнь сцены новшество. Грим он себе накладывал всегда сам. Помню, например, как он резал и примерял брови. В его гриме, кстати, очень чувствовалась художественная школа Серова и Коровина, иногда — Врубеля...
Ведь они все варились в одном котле, какими-то их творческими приемами владел, несомненно, и отец, только у него все это своеобразно преломлялось...
Если б вы видели отца на сцене!.. Он просто поражал всех. К примеру, сцена смерти Дон Кихота. Обычно эту
часть партии пели лежа: естественно, ведь человек умирает. А Дон Кихот Шаляпина умирал, опираясь на дерево — казалось, он будто распят жизнью; потом жизнь обрывалась, рушилась — он падал на колени; конец...
И это было точно и глубоко разработано. Смотреть было безумно интересно. Он был «хитрый» актер. Свою роль разрабатывал до мельчайших деталей. Мы должны удивлять публику, повторял он неоднократно. И в спектаклях отца придраться было не к чему. В «Борисе Годунове» он за время, пока шел спектакль, сменял три грима, три парика: царь Борис старел на глазах у публики. А ведь и этот прием тогда был в опере откровением...
Очень серьезно отец относился к делу. Если бы так относился к роли любой другой — пусть не столь ярко одаренный артист,— он тоже, наверное, достиг бы грандиозных результатов благодаря работе, упорству. Недаром же отец мне говорил: «Федя, талант иметь не обязательно. Имей только добросовестность, ты уже будешь замечательным актером»...
Федор Иванович всегда очень волновался перед выходом на сцену. «От меня слишком многого ждут»,— говорил он.«От меня слишком многого ждут»,— говорил он. Петь ему иногда надоедало. Уставал. И тогда я говорил отцу: папа, имей в виду, что в зале есть люди, которые тебя услышат сегодня впервые. Это его вдохновляло, и тогда он пел. Да еще как!
...Федор Федорович рассказывает охотно. Говорит о Мозжухине, М. Чехове, Серове и Коровине, Рахманинове и Горьком, Феллини; об актерской жизни в Голливуде. Неохотно говорит лишь о себе. Вот что удалось записать: — Я актер так называемого «стабильного театра». Это что-то страшное. И это не театр, а труппа. Процветают только комедийные актеры. Публике в жизни не до смеха, так хоть на спектакле посмеяться. Впрочем, теперь в Италии и комикам найти работу ох как трудно, все жалуются на безработицу...
— У вас семья, дети? — Нет ни жены, ни детей. Трудная это вещь...
Ведь я никогда не мог рассчитывать на хорошую работу, на пенсию. Люблю одиночество и в нем вижу иногда даже наслаждение. Когда уж очень грустно, сажусь в машину, еду куда глаза глядят. Заеду в какую-нибудь деревушку и там найду жемчужину архитектуры, о которой туристы никогда и не узнают. Иногда беру кого-нибудь в компанию. С русскими сейчас не встречаюсь: в Италии их очень мало...
Раньше жизнь была иной... Помню, Серов нам, детям Шаляпина, специально лошадей рисовал. Он уходил, а мы этих лошадей на свой лад «подправляли». Многие из тех рисунков, конечно, исчезли. Позже их находили чуть ли не в корзинах для бумаг. Знал я хорошо и сына художника, Юру Серова. До войны мы с ним в Чехословакии фильм делали. С Рахманиновым мне трудно было общаться в плане творческом. Я не музыкант. Но он говорил: не могу жить без русских людей! Часто мы с ним вспоминали Россию, ее негромкую природу. Он очень любил серые, туманные дни средней полосы, березы, сосенки...
«Помните,— говорил он,— у нас были такие грибы: нажмешь — из них дым. Вот это и есть — мы за границей...»
...На следующий день, разыскивая Федора Федоровича, я позвонил в Министерство культуры СССР: там сказали, что младший Шаляпин передал портрет отца в дар нашей стране. Да, именно тот, поясной портрет работы Шаляпина, Коровина, Серова.
***
Максим Иванов
Журнал "Музыкальная жизнь"
Статья публикуется только с ознакомительной целью.
